ИНТЕРВЬЮ Людмилы Павловны ШУВАЛОЙ-СТРЖЕЛЬЧИК(2001)
Наше знакомство со Стржельчиком было неожиданным, я бы даже сказала случайным.
Встретились мы на юге, и разве могли, беспечные в своей молодости, подозревать, что проживем вместе долгую жизнь-45 лет?..
Окончив театральное училище и поступив в московский театр транспорта, я впервые поехала отдыхать на море одна.
В то лето в Сочи с аншлагами шел спектакль «Девушка с кувшином» гастролирующего Ленинградского БДТ. Отдыхающие
с восторгом делились впечатлениями, называя неизвестные мне имена. «Ольхина, Стржельчик, Ольхина, Стржельчик!»-
только и слышалось со всех сторон. Как-то на симфоническом концерте администратор летнего театра вдруг подвел ко
мне троих молодых актеров БДТ и представил нас друг другу. Среди них был и Владик Стржельчик, Так мы и познакомились.
А дальше все было очень просто: я посмотрела "Девушку с кувшином" и другие спектакли БДТ, мы с Владиком стали видеться
каждый день — в театре, на пляже, в кафе. Благо, репетиций у него было мало, так что вес свободное время мы проводили
вместе: гуляли, загорали и говорили, говорили. К концу отпуска, казалось, я знаю о нем все: о службе на фронте,
родителях, театре и о любимом городе на Неве. Расставаясь, мы вдруг почувствовали, что хотим быть вместе, несмотря
на то, что существует очень много препятствий: живем в разных городах, к тому же он женат, у него растет двухлетняя
дочь. В этом Владик сразу честно признался, добавив, что его брак висит на волоске.
Я отдавала себе отчет в том, что у южного романа редко бывает продолжение. Но мы были молоды, счастливы, и нам казалось,
что легко справимся со всеми проблемами.
Закончились гастроли, подошел к концу и мой отпуск. Я попросила взять мне билет на тот же поезд, которым театр уезжал в
Ленинград (в то время поезда в Ленинград ходили через Москву). Так что из Сочи мы уехали вместе. В Москве поезд стоял долго,
и Владислав вышел проводить меня до машины. Встречал меня отец, который, несмотря на седину, выглядел поразительно молодо.
Вдруг замечаю: у Владика испортилось настроение, он необычайно холодно со мной попро-щался, а позвонив из Ленинграда,
тут же спросил: «Ну-ка, признавайся, кто это тебя встречал на вокзале?» "Да папа же!" — засмеялась я.
Тогда я не придала значения этой — одной из самых несимпатичных черт его характера — ревности. Позже я с ней столкнусь не раз...
Владислав начал сезон в своем театре в Ленинграде, я — в своем, в Москве. Осенью он решил приехать на выходные в столицу,
чтобы познакомиться с моими родителями. Сентябрь стоял необыкновенно жаркий. Родители жили у тети на даче, где я была
всего один раз и смутно помнила, как найти дом. Владик прибыл на встречу при полном параде: элегантный темный костюм,
накрахмаленная рубашка, красивый галстук, черные туфли. По дороге на электричку купил огромный арбуз. Мы вышли
на станции Сходня — жара, душно, а он, несчастный, обливаясь потом, тащит тяжеленный арбуз. Вокруг кипит стройка,
лежат бревна, и никаких табличек с номерами домов или названиями улиц. Тут я, к ужасу своему, понимаю, что тетин
дом мне не найти! Я чувствовала себя полной дурой — пригласила человека на дачу, а сама не знаю, куда идти. Наконец,
заблудившись окончательно, мы сдались: сели у обочины, съели теплый арбуз, а затем вернулись в Москву.
— Да нет, просто хотел познакомиться с родней. Хотя уже тогда мы подумывали о том, чтобы жить вместе: в семье у Владика не ладилось.
Когда у меня выдались свободные дни, я поехала к нему в Ленинград. Стояло бабье лето. Город под осенним нежарким солнцем был
удивительно красив: парки усыпаны золотой листвой, разводные мосты па Неве... Я первый раз очутилась в Ленинграде, и город меня
заворожил. А самое главное-это был Его город!
Владик привел меня на улицу Гоголя и показал дом, в котором родился и жил в небольшой
трехкомнатной квартирке. Много позже она меня поразила своей необычностью: маленькие комнатки, длинный коридор, огромная кухня с
большой плитой посередине и окном, выходящим на стену соседнего дома. В одной комнате жил отец Владика, в другой — его брат с женой,
в третьей Владик с семьей. Именно под окнами своего дома он и сказал мне, что поговорил с женой, и они решили расстаться.
Таким образом, я была поставлена перед фактом: отныне мы должны быть вместе.
Только теперь, когда прожита длинная жизнь, понимаю, какой отчаянной была, как сильно любила его, если добилась перевода из
московского театра в БДТ и уехала с одним чемоданчиком в никуда, навсегда теряя прописку в Москве. В БДТ меня приняли настороженно:
как же так, у Стржельчика — жена, ребенок, и вдруг приехала какая-то девица из Москвы.
И все же нам пошли навстречу и дали комнату в общежитии театра. Владик пришел туда с зубной щеткой и томиком Пушкина. На меня
обрушилась огромная ответственность за человека, который бросил семью. Хотя, честно говоря, он ушел не из-за меня, все треснуло
гораздо раньше — я оказалась как бы последней каплей.
Жизнь мы начинали с нуля. Единственное, что сразу смогли себе позволить, — это купить большую тахту, потому что не па чем было спать.
При первой же возможности обзавелись книжными полками и стали собирать библиотеку. Друзья Владика притащили кое-что из мебели.
Забегавшие на огонек гости дарили кто чайник, кто — кастрюлю. Виталий Павлович Полицеймако вручил три тарелки, многозначительно
сказав: «Две — вам, а третья — для меня, когда приду в гости».
Владику в ту пору было всего 30, но он уже играл по 20—28 спектаклей в месяц. Кстати, когда мы поженились, он меня сразу же
предупредил: «Я тебя люблю, но имей в виду: главное в моей жизни — театр». Я поняла, чти ничто не должно мешать его работе.
Театр для Стржельчика был храмом, поэтому он нетерпимо относился к артистам, позволявшим себе выйти на сцену «не в форме».
В таких ситуациях гнев его был страшен. На одном из спектаклей партнер играл «под градусом», и Владислав Игнатьевич решительно
заявил: «С этим артистом я на сцену больше не выйду никогда!» Провинившемуся актеру пришлось уйти из театра, а Стржельчик потом
ужасно переживал: категоричность дорого ему обходилась.
— А с вашими родителями Владиславу Игнатьевичу удалось, наконец, познакомиться? Или только на свадьбе?
Конечно, он еще раз приезжал в Москву. А свадьбы мы не устраивали: официально Владик не был разведен с женой.
Мои родители, чрезвычайно этим встревоженные, пытались меня об-разумить, отговаривали от переезда, но в конце концов сдались,
вида, что все бес-полезно. Папа, прощаясь, сказал: «Ни в коем случае не терпи, если будет трудно, возвращайся».А спустя время,
поближе познакомившись со Стржельчиком, он не уставал повторять: «Держись за Владика, он замечательный человек!»
Когда отец умер,
моя семья оказалась в трудном положении: брат только что поступил во ВГИК (Валерий Шувалов — известный оператор, снявший «Экипаж».
«Как царь Петр арапа женил»), мама не работала, жили они на пенсию, которую платили за отца. Владик поддерживал их все годы,
пока брат учился.
Потом тяжело болела мама, и опять на помощь при-ходил Владислав Игнатьевич — привозил парализованную маму
на дачу и, не стыдясь любопытных взглядов, вез ее на коляске по перрону до машины, Ему даже в голову не приходило, что присутствие
мамы или маленького племянника Павлуши может нарушить его покой, свободного времени он не жалел пи для кого.
— А дочь Владислава Игнатьевича к вам приезжала?
— Нет. Прошло несколько лет, прежде чем Владик развелся с женой, затем она снова вышла замуж. Мать дала девочке свою фамилию и
запретили Владиславу Игнатьевичу видеться с ребенком — там сложилась новая семья. Дочь встречалась с отцом уже взрослой, и то
довольно редко. У Владика не было потребности
самому искать с ней встреч, но когда у дочери возникало желание повидаться, он ей в этом не отказывал, помогал в трудные моменты
ее жизни. Мне кажется, когда люди расходятся, надо уметь оставаться друзьями, тогда дети меньше страдают. В их семье этого не получилось,
а жаль...
— Он рассказывал вам о своих родителях?
Немного. Когда мы познакомились, его мамы уже не стало, она умерла в эвакуации, а отцу было под девяносто. Игнатий Петрович,
выходец из Польши участвовал в Первой мировой и единственный из семерых братьев уцелел на фронте. После войны он попал в Ленинград.
Будучи человеком верующим, тайно ходил в костел и всю жизнь очень боялся, что его арестуют. Владик был поздним ребенком, рос
обыкновенным шалопаем, учился средне, обожал сладости и уже в школе мечтал о театре. Он поступил в театральную студию при БДТ,
но война прервала учебу.
Всю Отечественную он был на фронте, вначале — в действующей армии, потом — в военном ансамбле. Часто
вспоминал голод и холод тех дней. Свой паек он умудрялся привозить родителям, пока они жили в блокадном городе. Добирался до
Ленинграда за 30 километров — то на попутках, то пешком, нередко попадая под обстрел. Друзья-однополчане, чьи семьи жили по
соседству, передавали с ним свои пайки. Этого ужаса голода Владик не мог забыть никогда. Видимо, поэтому у него выработалась
привычка набивать холодильник продуктами: покупал все обязатель-но впрок и в огромных количествах.
— Вы обмолвились, что страдали от его ревности...
Еще как! Владик был очень ревни-вым человеком, я бы даже сказала — собственником. Мое — и точка! Я даже в шутку называла его
Сомсом Форсайтом. В основном ревновал к прошлому, Не дай Бог встретить знакомого моей юности, тут же сыпались вопросы: «Кто это?
Почему он тебя поцеловал, почему обнял?» Всех друзей отвадил, кроме одного. Юлия Березова, известного онколога. Владик принял,
и то только потому, что сразу же познакомился его женой. Ревновать он перестал, когда понял, что из мужчин для меня существует
только он один.
При этом сам был еще каким дамским угодником! Обожал женщин, обращался к ним не иначе как: "Солнце мое!" Мне до сих пор звонят
девочки из ВТО и вспоминают; "На все праздники Владислав Игнатьевич приносил нам пирожные, поздравлял". У каждой знакомой при
встрече обязательно спрашивал, как дела, как дети. Но я не переживала, думаю, мужчина и должен быть таким. Его галантность
была абсолютной! Зина Шарко вспоминает один интересный эпизод на гастролях в Японии. Восторженные школьницы-японочки часто
ходили на спектакли театра и как-то решили проводить автобус с полюбившимися артистами БДТ. И вот картина: Стржельчик
раздает автографы, всех подряд лобызает, затем последним заскакивает в отходящий автобус. Девчушки бегут следом все
в слезах, а мой муж, раскинув руки, стоит в проходе и в восторге кричит: "Солнцы мои!»
Владик был очень интересным мужчиной и, конечно, пользовался огромным успехом у женщин. Я знала о каких-то его флиртах
и даже романчиках, но у меня хватало разума понять, что это всего лишь актерский кураж. Самое главное — на наших отношениях
это никогда не отражалось. Со мной он всегда оставался ласковым и внимательным.
Если я вдруг заболевала, это было для
Владислава Игнатьевича вселенской катастрофой. Он так пугался каждой моей болячки, что поднимал на ноги весь город,
Я часто думала: что же с ним будет, если вдруг останется без меня — он даже не знал, где лежат носовые платки,
к какой рубашке какой повязать галстук. Владик был моим большим любимым ребенком
— Ну а с недостатками Владислава Игнатьевича приходилось бороться?
— Существенных недостатков просто не было. Но кое-что вызывало у меня раздражение. Я, например, совершенно не выношу
пьющих людей, но это скорее мой недостаток. Владик в компании
любил выпить рюмочку-другую, а меня это злило. Только сейчас я понимаю, что была нетерпима. Бывало, он немножко "переберет"
— и мгновенно впадает в совершенно неуловимое для окружающих, а для меня чудовищное по глупости состояние, начиная нести
какую-то ерунду. Люди от души смеялись его остротам, я же не любила его таким.
Когда он порой приходил домой навеселе после дружеского застолья, я его ругала, стыдила.
В ответ Владик только отшучивался; "Солнце мое, прости!" — и его искреннее раскаяние совершенно обезоруживало. Если я
вдруг узнавала о какой-то интрижке и уличала его, Владислав Игнатьевич всегда твердо стоял на своем: «Вранье!» Его можно
было бить головой об стенку — ни за что в содеянном не признавался. Был случай, когда в театре ко мне подошла одна актриса
и "сердечно поделилась"- тем, что у нее со Стржельчиком «интимные отношения». Видимо, рассчитывала, что я рассержусь и выгоню
мужа. Моя реакция ее обескуражила: «Милочка, чем же я могу вам помочь?» Однако, вернувшись домой, строго спросила:
"Это правда?» «Ну что ты! Она врет!" — искреннему возмуще-нию мужа не было предела.
Я никогда не боялись, что у него могут быть серьезные отношения на стороне. Я чувствовала, что нужна ему по-настоящему и
все эти романчики — мимолетные. Может, потому, что не держала его на цепи возле себя, наш брак и выстоял. Правда, один раз мне
все-таки пришлось разыскивать мужа.
Однажды он ушел на кинопробы, обещал вернуться домой в восемь вечера. После полуночи я заволновалась. Звоню директору театра
домой: «Что делать? Владик пропал!» Он тут же кинулся искать его по знакомым, потом позвонил в ГАИ — узнать,
не было ли происшествий на дорогах. Где-то в два часа ночи раздался звонок в дверь, открываю — на пороге улыбающийся Владик.
-Где ты был? Ты же за рулем, как ты мог выпить?! Я уже весь город на ноги подняла!» — возмущаюсь я. «Так получилось.
Меня ребята сначала в кафе затащили, а потом — в финскую баню, оттуда я не мог позвонить. Была грандиозная гулянка! —
говорит он, а потом через паузу добавляет: — Постой-постой, а это не ты ли на меня гаишников натравила?» — «Что значит
натравила?» — «А ты знаешь, что я приехал домой под конвоем? Еду по Московскому проспекту, вдруг с двух сторон обгоняют
милицейские машины и сигналят, чтобы я остановился. Ну, думаю, все, я ведь выпил. «Ваши права! — козыряет один, смотрит в них
и вздыхает: — Так, сам хозяин за рулем! А мы думали, машину угнали. Все с вами ясно, товарищ Стржельчик! Жена беспокоится.
Где же вы были?» — «Извините, я тут с товарищами». — «Ладно, двигайтесь». Один гаишник садится ко мне за руль, а другая машина
сопровождает до самого дома». Но такие загулы случались очень редко: он был обязательным человеком и всегда звонил, если
задерживался где-нибудь.
— А были ли у Владислава Игнатьевича близкие друзья?
Конечно. Всех коллег по работе он считал своими друзьями. Но особенно теплые отношения были с Ефимом Копеляном. К тому же
так сложилось, что мы с Фимой и его женой Люсей Макаровой всегда жили рядом. Вначале были соседями по подъезду, потом,
когда переехали, стали жить в разных подъездах,
но на одном этаже, через стенку.
Откроем крышку мусоропровода на кухне и кричим: «Приходите на ужин, у нас есть кое-что
вкусненькое!- Или они зовут к себе вина выпить. Никогда не забуду ужины после спектаклей, которые длились порой до самого
утра! А как мы вчетвером пели под гитару романсы! Однажды глубокой ночью вдруг стук в стену. Мы замираем: «Сейчас милицию
вызовут!», а нам оттуда: "Попойте еще, нам очень нравится!" После гастролей в Сочи оставались отдыхать все имеете, ездили в
актерский Дом отдыха в Ялте. Частенько задерживались в городе допоздна и приходилось лезть через забор — ворота закрывали
рано.
Как-то, только переехав на Бассейную, я решила купить люстру. Присмотрела в магазине хрустальную красавицу. Денег дома не
оказалось, Владик был в отъезде, и я пошла просить в долг к Копеляну: «Фима, одолжи на люстру 850 рублей». «Ты что
с ума сошла — за такие деньги люстру покупать! Меня же Владик убьет!» Но деньги все же дал. Потом кричу ему в мусоропровод:
«Фимочка, приди повесь, а то, если Владик увидит ее в коробке, не оценит». Фима повесил люстру, включил и говорит: «Ничего,
красиво». Люстра Владику понравилась, хотя, по правде сказать, сам бы он ее не сразу заметил.
Он вообще не вмешивался в
хозяйственные дела, во всем мне до-верял. Очень ценил созданный мной уют и любил дом. Никогда не знал, сколько у нас денег:
приносил зарплату и все отдавал, не спрашивая, на что я трачу. Если уж он поверил в человека, то верил в него до конца...
— Владислав Игнатьевич много рабо-тал, а как он отдыхал?
— В 70-е годы под Приозерском мы купили финский домик на берегу краси-вого озера. Владик очень любил природу и на
выходные стремился туда вырваться. Приобрели себе хуторок и Фима с Люсей. Мужчины жарили шашлыки на берегу, ездили
на рыбалку, ходили в лес за грибами. На катере гоняли по озеру, с сыном актера Черкасова Андрюшей ходили на охоту.
Девять лет мы ездили в эту настоящую первобытную глухомань: тогда там не было даже электричества. К сожалению,
с хуторком пришлось расстаться — очень утомительная дорога. Взяли участок поближе к городу, под Петергофом, в поселке
Мартышкино. Мы любили свою дачу: ухаживали за садом, косили траву, убирали листья. Но шли годы. Мы старели,
и стало трудно с домом справляться. Наконец с грустью решили, что надо переезжать на казенную дачу, где не будет таких забот.
Так мы оказались в Репине.
Помню одну очень трогательную историю, связанную с этим местом. Мы с Владиком не имели возможности завести даже кошки:
всю жизнь в разъездах, на гастролях, а он очень любил животных. Как-то на даче в Репине Владик увидел стаю бездомных собак,
которую все гоняли, и стал бедняжек приваживать. Привозил специально для них продукты из города, резал колбасу на куски и
кормил с рук. Собаки стояли вокруг него в очереди за своей порцией, только почему-то одну рыженькую не подпускали и страшно
рычали, если она приближалась. Владик ходил в лес и кормил несчастную отверженную собачку отдельно. Вначале около нашего
дома бродило собак семь-восемь, потом их стало уже одиннадцать — слава о добряке с колбасой распространилась быстро. Бывало,
только мы повернем к поселку, как стая летит со всех сторон к машине, собаки кидались буквально под колеса и радостным лаем
приветствовали кормильца. Но однажды все псы вдруг пропали: по поселку прошел слух, что бродячих собак стали отлавливать. День
их нет, два нет... Первые две ночи Владик просто места себе не находил: метался, выходил на крыльцо, все смотрел, не пришли ли
собаки. А они, хитрые, спрятались на время в лесу, а когда облавы закончились, снова появились у нашего крылечка. Как же
радовался мой муж!
Вообще он производил впечатление очень благополучного, уверенного в себе человека, хотя на самом деле был уязвимым и ранимым,
нуждающимся в поддержке близких. Его трудно было застать в плохом настроении — неунывающий оптимист, солнечный человек!
— Слава его не изменила?
Конечно, он любил популярность, но относился к ней очень просто. Это была школа Товстоногова, который не поощрял зазнайства и
звездности у своих актеров. Георгий Александрович мог
в секунду снять с роли, несмотря на звания и славу. Каждый спектакль у него
становился серьезным экзаменом для любого артиста, даже народного.
Дисциплина была железная! Но случались и срывы. Однажды на утреннем спектакле «Правду, ничего кроме правды»
Владик позволил себе расслабиться и повалять дурака. Его партнером был Копелян, который всегда отличался повышенной
смешливостью. Фима стоял лицом к залу, и Владик, повернувшись к нему, стал корчить забавные рожи. В этот момент в ложу
неожиданно заходит Георгий Александрович и видит, как Копелян давится от смеха в серьезной сцене. После спектакля по
радио громко объявляют: «Артисты Копелян и Стржельчик! Пожалуйста, зайдите в кабинет к Товстоногову». Мэтр такую устроил им
«пропесочку», будь здоров!
Но это, скорее, минутная слабость: Владик был очень дисциплинированным актером, никогда не опаздывал,
не пропустил ни одной репетиции, ни разу никого не подвел.
Дома же Стржельчик впадал в полнейшую расслабленность: к завтраку или обеду приходилось звать по пять раз, — если он чем-то занялся,
оторваться не мог. Ни дома, ни на даче его невозможно было заставить
надеть что-то приличное — любил ходить в старье. Напялит хламиду и пугает людей вокруг: «Я устал от этих смокингов, фраков,
галстуков!Оставь меня в покое!" — отмахивался он, когда я стыдила его за столетней давности спортивный костюм. Владик так уставал быть
на работе джентльменом, что дома ему хотелось выглядеть охламоном.
- Многие до сих пор помнят, как Стржельчик на посту председателя СТД помогал людям…
— Он очень близко к сердцу принимал любую несправедливость, чья-то бедность могла его расстроить до слез. Частенько после
просителей хватался за сердце: «Боже мой! Как они живут! Надо помочь». И помогал: ходил к чиновникам хлопотать за актеров —
выбивал квартиры, телефоны, устраивал в больницы. И это при огромной занятости в театре! Проблемы и беды коллег он воспринимал
как собственные.
— Как он пережил смерть близкого друга?
— Очень тяжело. Фима никогда не жаловался на здоровье, и его смерть для всех была неожиданной. Хотя симптомы болезни, конечно,
проявлялись, по никто из нас не придавал им значения. Мы с четой Копелянов часто ходили в какой-нибудь ресторанчик.
Мужчины, не обращая па окружающих внимания, говорили за столом обо всем: обсуждали новый роман, фильм, показанный на
просмотре в Доме кино, столичных гастролеров, приезд знаменитого мюзикла «Порги и Бесс». Словом, тем для бесед было предостаточно.
И вот мы уже идем домой, а они все спорят и спорят о чем-то. Фима, бывало, остановится па дороге и все что-то доказывает. Мы, как
дураки, стоим рядом и дергаем его: «Да пошли уже» но он, пока не договорит, с места не сдвинется. Я только теперь понимаю, что
Фиме с его больным сердцем просто трудно было говорить на ходу, он задыхался. Как-то я пришла его проведать в больницу. Мы
гуляли по коридору и подошли к окну. За окном в строительных лесах стояла старинная церквушка, очень красивая, «Какой вид, —
говорю, — прелестный». «Да прелестный, ничего не скажешь, внизу, смотри, морг", — мрачно пошутил Фима.
Вскоре его выписали и
отправили на реабилитацию в санаторий в Мельничные ручьи, где он и умер от сердечной недостаточности.
Это случилось шестого марта, когда все врачи кроме дежурного, отсутствовали. Никому в голову не могло прийти,
что такое может произойти, — ведь он уже шел на поправку.
В тот вечер мы играли спектакль, и вдруг за кулисами раздался телефонный звонок, попросили Стржельчика. Услышав его
страшный крик, я помертвела от ужасного предчувствия. Как он доиграл в тот вечер, не представляю!
—После смерти Товстоногова Владислав Игнатьевич долго не получал новых ролей. Это, наверное, было для него трагедией?
—Прежде всего трагедией стала сама смерть Товстоногова. Владик потерял мастера, которому безгранично верил. В театр
пришли новые режиссеры, и репертуар складывался так, что ролей для него вроде бы не было.
Думаю, эти перемены сильно выбили Владика из колеи. "Я старею, многого уже не успею сыграть!" — волновался он. Но у него,
слава Богу, остался старый репертуар. Вместе с Алисой Фрейндлих они продолжали играть «Пылкого влюбленного", сделали для
концертного исполнения "Старомодную комедию" Арбузова. С этими спектаклями ездили за границу. Особенно тепло их
принимали в Америке и Израиле изголодавшиеся по русскому искусству эмигранты.
Случались и курьезы. Однажды в Нью-Йорке
при первой же реплике Владика: «Мама, мама!» на сцену вышла тетя и с одесским акцентом заявила всему залу и оторопевшему
Стржельчику: "Я твоя мама!" Полицейскому пришлось силой выводить «маму» под ручки. Эти поездки очень сблизили нас с Алисой.
Владик даже крестил ее внука Никиту, так что мы с ней теперь в родстве.
Владислав Игнатьевич с таким трепетом отнесся к этому
обряду, так от-ветственно подошел к роли крестного! Он вообще был очень трогательным человеком. И чуть-чуть сентиментальным.
Спустя шесть с половиной лег после смерти Товстоногова режиссер Тимур Чхеидзе дал мужу главную роль в спектакле «Призраки».
Затем приступил к постановке «Макбета» и предложил ему сыграть роль короля Дункана. Неожиданно Владик стал мне жаловаться:
«Не могу запомнить этот дурацкий текст! Не знаю, в - чем дело, может, перевод какой-то странный?» Это было очень непривычно:
за всю жизнь он выучил столько ролей, а тут с несколькими страничками справиться не может! Я внутренне вздрогнула: что-то
тут не так... Владик очень мучился — на репетициях без конца сбивался и оттого испьтывал страшную неловкость перед
коллегами.
И вдруг на одном из прогонов неожиданно остановился, помолчал, начал снова, опять умолк, потом громко
сказал в зал: «Вот и - приехали. Со мной все!" — и ушел со сцены. Актеры застыли в растерянности, никто не понял,
что случилось. А Стржельчик подошел к Чхеидзе и попросил: «Отпусти меня, я ничего не помню! Не знаю, что со мной.
Не могу играть». Его стали успокаивать, уговаривали отдохнуть, поехать, наконец, в санаторий. Перед отъездом Владислав
Игнатьевич должен был сыграть уже назначенный спектакль «Пылкий влюбленный». В конце первого акта, где у Владислава
большой монолог, он вдруг запнулся. Ему подсказывают, он продолжает, потом снова останавливается... Алиса пытается
спасти положение, что-то говорит за него, так они с трудом доиграли до конца. Я никогда не видела его в таком состоянии:
он стоял на пустой сцене бледный как покойник.
Я поняла: ему нужно срочно показаться врачам, а не в санаторий ехать. Нейрохирурги осматривали его часа два, потом вышла
врач и сообщила мне, что Владиславу Игнатьевичу необходимо сделать компьютерное обследование. Диагноз поверг меня в ужас —
у него обнаружили опухоль мозга. Собравшись с силами, я попросила врачей ничего ему не говорить. Теперь мне кажется, что
Владик тогда все понял, но берег меня и делал вид, что ничего страшного в его заболевании нет. Кто из нас кого обманывал —
до сих пор не ясно.
На следующее утро мы поехали на примерку новых костюмов к спектаклю «Пылкий влюбленный» — надо было
притворяться, что жизнь продолжается. Владик впервые заказал себе черный костюм (хотя любил темно-синие в полоску или светлые).
Когда примерил, даже поморщился: «Ужасно сидит, просто ужасно» и отказался брать. Потом мы заехали в театр, в медпункте ему
должны были сделать укол. Войдя в гардеробную, он сказал: «Наверное, я в театре в последний раз» и украдкой смахнул слезу.
Это было действительно в последний раз... Следующий день, 17 февраля, стал самым трагическим. Мы отправили машину за снимками
для нейрохирургического института, а сами решили добраться до больницы общественным транспортом. Низкое свинцовое небо давило,
моросил дождь. Владик шел так, словно постарел сразу лет на сто, еле ноги волочил. Когда добрались до трамвайной остановки
у дворца Кшесинской, он потерял сознание. Я попыталась удержать мужа, но сил не хватило, и он упал. Сбежались люди, помогли
его посадить на принесенный из трамвайного депо стульчик. Постовой вызвал «скорую», и только тут Владик пришел в себя: «Что
со мной?» Его отвезли в больницу
Уход Владика из жизни был страшным, мучительным. Я теперь часто задумываюсь: была ли тогда права, не сказав ему, что он серьезно
болен? Может, он бы боролся, старался выжить? Но он так панически боялся болезней — моих, своих... Я сказала, что у него инсульт,
и он, как любой человек, сам хотел в это верить. «Ничего, годик отдохнешь, а потом снова вернешься на сцену. Да и зачем тебе
театр? Хватит уже, пора уходить». В ответ Владик твердил: "Без театра мне жизнь не нужна".
С момента начала болезни до его смерти прошло семь месяцев. Владику сделали тяжелейшую операцию, которая так и не принесла
облегчения. Но я не могла не использовать малейший шанс для его спасения.
В театре все в один голос говорили: "В это
невозможно поверить! Кто угодно, только не Владик». Он был сама жизнь! Смерть и он совершенно не вязались друг с другом...
Есть люди, которые не могут после смерти близких жить дома — меняют квартиры, города. А мне долго казалось, что Владик здесь:
я уйду, а что он будет делать без меня? Я никак не могла привыкнуть к мысли, что сто нет, собственно, и до сих пор не могу.
Я все сидела в этой квартире и ждала: мне чудилось — он где-то рядом, сейчас придет. Потому и осталась жить в любимом Владиком
Ленинграде, хотя и москвичка. Он был настолько постоянен в своих привязанностях, что не мог оставить свой город и театр, хотя
поступало много предложений из Москвы. Так и я не могу оставить его город, его театр, его могилу...
Беседовала Ирина Зайчик
(источник КАРАВАН ИСТОРИЙ, май 2001)
